http://www.gudok.info/index.php/43788
Узкоколейные дороги в России – это, конечно, дремучее прошлое. И хотя сегодня по этим дорогам кое-где еще доставляют к крупным станциям либо лес, либо уголь, по большому счету они – анахронизм. Нынешние узкоколейки интересны разве что любителям старины, создающим сайты о поросших мхом колеях. Да туристаминостранцам, мечтающим увидеть этот рашн-крейзи путь.
Впрочем, есть еще место в Свердловской области, где узкоколейка – вовсе не музейный раритет и не предмет для умиления. Эта дорога для жителей таежных деревень – единственная связь хоть с какой-нибудь цивилизацией. И пассажирский узкоколейный поезд, надрываясь и кашляя, пыхтит по ней и сегодня. И ничего, что длина маршрута – 260 километров. А скорость движения – не более 20 км/час. Люди рады и этому.
Услуги железнодорожного транспорта
В славном городе Алапаевске кассирша выдала мне какую-то картонку и пожелала счастливого пути. Картонка оказалась билетом на поезд Алапаевск – Санкино. Такие билеты я видел в далеком детстве, да и то в черно-белом кино. Впрочем, в этих местах все словно из 60-х годов минувшего века. И время тут будто силком заставили остановиться.
В местном буфете мне налили кофе из старинного бронзового кофейника. Жители выражались словами, которые даже в словаре Даля помечены, как «устар.». А дородные продавщицы пирожков, орущие круче, чем полковники на параде, матерились так дивно, что любому специалисту по изящной словесности из Института имени академика Виноградова дали бы огромную фору.
«Поезд Алапаевск – Санкино отправится со станции в 19 часов 30 минут, – объявил висевший рупор обиженным женским голосом. И чуть мягче добавил: – А ты, Валя, приходи чай пить».
– И чтоб два раза не вставать – за милых дам, за милых дам, – ржал под рупором изрядно усугубивший старик в бобровой шапке.
Поданный к сиротливому фонарю узкоколейный поезд поражал наповал. Веселее составов я в жизни не видел. Каждый его вагон был разного цвета и размалеван, будто борт хоккейной коробки. «Берегите лес!» – кричали с одного борта аршинные буквы.
И курильщики почему-то тушили о каблуки папироски. «Пользуйтесь услугами железнодорожного транспорта», – ненавязчиво гласил второй. И толпа хваталась за рюкзаки, узлы и баулы. Всего вагонов было семь. Я влез в тот, на котором было выведено: «Урал – опора России».
В вагоне тускло горел свет.
Пахло углем и почему-то мочеными яблоками. Я сидел возле окна и в который раз удивлялся билету.
– А знаешь, как УЖД расшифровывается? – перехватил мой взгляд сидевший напротив солдат.
– Ну и…
– Ужасная железная дорога, – саркастически скривил рот он.
– Это почему же?
– А ты залезь на верхнюю полку – поймешь, – и вожделенно уставился на мои сигареты.
Вагон на поворотах и в самом деле кидало так, что с полки слетали газеты.
Свет периодически гас, и в поезде воцарялась кромешная темнота.
– Скоро все накроется, – не жуя, глотал мои бутерброды солдат. – Работать сюда никто не идет. Да и некому. Ну сколько еще? Лет пять от силы. А потом все, хана.
– А ты-то куда едешь? – спросил я его.
Солдат замялся, вытер тыльной стороны ладони рот и сказал: – Да девушка у меня там.
Чуть подумав, уточнил: – В Свердловске год назад познакомился. Красивая – жуть. Но муж у ней сумасшедший. Без башни вообще.
И солдат со смехом рассказал, как этот муж застукал их целующимися за стогом. Схватил стоявшие тут же вилы и, не раздумывая, метнул, как копье. Он показал шрам на ладони, ухмыльнулся: – А я, дурак, рукой хотел поймать.
– А сейчас-то чего тащишься? Мало тебе, что ли? Или забирай ее и увози из этой тайги.
–Да разве увезешь? Она и его любит. И меня. Письма знаешь какие пишет!
– Так он же убьет вас.
– А пусть попробует, – злобно оскалившись, сплюнул себе под ноги солдат.
«Горячие точки» уральской тайги
За окном тянулась тайга. Темные ели стояли, вытянувшись вдоль дороги, как новобранцы на плацу. И ни огонечка нигде, ни просвета.
Где-то через час поезд остановился, и сквозь расписанное морозом стекло стали слышны гвалт и ржание лошадей. Люди в тулупах загружали в поезд какие-то мешки. Отправляли родственникам овес в Калач.
Калач, Березовка, Мураткино, Санкино. Когда-то все эти деревни «кормились» лесом. Сейчас лесозаготовительные предприятия не то чтобы загнулись, а стали частными. Понаехали чужие, и деревенский люд остался не у дел. А работать больше негде. Впрочем, и народу в деревнях почти не осталось. Кто-то спился, кто-то в город подался. Остались в основном те, кому ехать некуда.
В большинстве здешних деревень нет ни света, ни связи, ни врача. Не говоря уж о радио и телевидении.
– Березовка и Горанинка у нас вообще считаются «горячими точками», – говорил мне другой попутчик, житель деревни Санкино Владимир Левченко.
– Без милиции туда лучше не соваться. Себе дороже. Люди сатанеют от безделья. Работать негде. Так они и подворьем заниматься не хотят. Деревня на деревню войной ходит. Знаешь, как в фильмах про Древнюю Русь. Штакетник из забора выламывают, глаза бешеные, и вперед. А еще у них тут забава такая есть… Стекла у поезда бить на ходу. Ладно бы пацаны были. Нет, взрослые мужики берут камень – и как запулят! Единственная связь с цивилизацией, как ты говоришь, а им хоть бы хрен. Так что будешь проезжать эти деревни – пригнись, – сказал он, уже выходя…
Но в этот вечер, видно, у аборигенов нашлись дела повеселее. И окна нашего поезда остались целы. А может, надпись «Урал – опора России» сыграла свою роль… Или «Пользуйтесь услугами железнодорожного транспорта».
В соседнем вагоне ехал целый цыганский табор. Три женщины и детей не счесть.
– Эй, маладой, дай погадаю. Радость тебе будет, удача будет, – приставала ко мне молодая цыганка.
Чумазый мальчишка стрелял в меня из игрушечного пистолета.
– Вы-то куда едете? – поразился я. – Там же вам поживиться нечем.
– Э-э-э, не скажи, – заправляла в шаль выбившиеся масляные локоны цыганка. – Там на конечной станции, в Санкино, народ праздника хочет. Мы его для них устраиваем.
– По поводу чего праздник-то?
– Этот поезд для них – единственная радость в жизни. Вот ты в кино в городе ходишь? А они – поезд встречать. Больше некуда ходить. И никто так не умеет поезда встречать…
В 2 ночи поезд прибыл к конечному своему пункту – деревне Санкино. На станции и в самом деле было полно народу . Люди жгли костры, пели, прыгали через огонь. Чуть поодаль, в темноте стояли два мотоцикла «Урал» и вилял хвостом привязанный к люльке пес.
Цыгане высыпали в толпу. И началось. Нечто невообразимое, как танцы шаманов.
Мотодрезина «Беда» и буржуй Серега
Я подошел к одному мужику, который вглядывался в толпу, видимо, кого-то искал. Представился. Спросил, где тут можно переночевать.
– Ко мне пойдешь, – спокойно отреагировал он.
– Щас только Федьку найду, – сказал так, будто я знал давно и Федьку, и его. – Он мне картечи должен из городу привезть и пороху. Кабан пошел, а я с дробью хожу. Смех один.
Отыскав Федора и забрав у него пакет с надписью «Жизнь, как кока-кола», мы идем по темной деревне. Деревня спит, лишь кое-где перекликаются первые петухи.
– А у меня,видишь, как вышло. Брат в Свердловске жил, майор уже тогда был. А я в Ставрополе-на-Волге. Когда ГЭС Тольяттинскую запустили, город наш оказался под водой. Брат мне и пишет: приезжай да приезжай. Чего ты там, в Тольятти этом, будешь прозябать? А тут деньги неплохие были. Я приехал. Женился. С женой сюда перебрался. Лес валил – у-у-у. А че, молодой был, дури-то много. А сейчас вот на пенсии.
В этих местах пенсионеры – часто единственные в деревне, кто видит «живые деньги». Хотя по большому счету и им-то, живущим грибами, ягодами и приусадебным хозяйством, они вроде как ни к чему. Но школы есть далеко не в каждом селе – учеников не набирается. Поэтому, чтоб отправить внуков в интернат на проживание, нужны деньги.
– Иногда, бывает, образование впрямую зависит от того, есть в семье пенсионер или нет, – говорит Николай Степанович, отряхивая в сенях от снега валенки. – Вот у нас через два дома семья проживает. Мать с отцом пьют. Нигде не работают. И только от деда с бабкой зависит, получит их Санька среднее образование. Так что помирать им никак нельзя.
Мы прошли в дом. Николай Степанович познакомил меня с женой Валентиной Яковлевной. Попросил собрать что-нибудь на стол.
Я вытащил из рюкзака консервы.
– Ну, конечно, – продолжал Николай Степанович, – кто восьмилетку заканчивает – сразу отсюда уезжает. Немедленно и навсегда. Вон Любка-соседка стала в Алапаевске в лицей поступать. Ну, училище по-нашему. А они как увидели, где училась, даже оценки глядеть не стали. Иди, говорят, отсюда, девочка. Чему тебя в твоей деревне научили... Такая вот планида.
Следующим утром Николай Степанович показывал мне деревню. Почерневшие от морозов приземистые избы. Запах дыма из печей. Еще одна достопримечательность Санкина – рельсы прямо по улице. Вместо мотоциклов и автомобилей здешние жители используют мотодрезины, которые отчего-то зовут «Пионерками».
– А сейчас можно на такой дрезине прокатиться? – спрашиваю провожатого.
– Это надо к Сереге зайти.
У Сереги, хозяина трех свиноматок и одного хряка, самый красивый в деревне дом. Дизельный генератор, а значит – свет, телевизор и спутниковая антенна. Местные считают его буржуем, потому что не пьет, в лужах не валяется и продает «коммерсантам» мясо.
Иногда по ночам аборигены воруют у Сереги из генератора солярку, два раза ломали сам генератор. Но он держится.
– Зачем? – спрашиваю. – Давно бы махнули в город.И горя не знали.
– А затем, что родители мои тут на кладбище. И я здесь рос. Может, звучит слезоточиво, но здесь моя родина.
Мы мчимся с Серегой на дрезине по его родине. На поворотах дрезину кидает, как трамвай. Страшно. Держаться не за что. Но минут через пять привыкаешь и уже начинаешь видеть, что происходит вокруг. Ощущение, будто едешь на санках с горы. Искристый снег, слетающий с елей, тает на лице.
– Еще эту технику здесь называют «Бедой». Потому что по пьяни бьются на них часто, – кричит Сергей сквозь треск двигателя от мотоцикла.
Луч света деревни Санкино
Сергей же познакомил меня с почтальоном Володей. Помимо писем, пенсий и газет Володя разносит, как он сам говорит, «ренессанс». Рассказывает обывателям о структуре мира, о смысле жизни. Травит байки, анекдоты.
– Меня тут многие сумасшедшим считают, – это он говорит, когда мы идем к его дому. – Но мне нравится другое слово – «чудак». Времени у меня свободного много. Вот я и читаю книги разные, расширяю кругозор. Чтоб потом передать кругозор людям. Чтоб они поняли, в какой замечательной, богатой своими традициями стране мы живем.
– И что? Понимают?
– Ну-у, – тянет он. – Не все. Но прогресс виден. Люди книжки у меня просят.
– А ты расскажи, как Виталька Гаранин у тебя книжку просил, просил, а когда ты ее принес, взял и искурил, – смеется Николай Степаныч.
– Ну, это мелочи, – отмахивается почтальон. – Так сказать, издержки производства.
–А писем-то много пишут? – отряхиваю я ботинки в его чулане.
– Да, много, – оживился Володя. – Здесь же ни один мобильный не берет. Вот и пишут. Несешь и думашь – целые жизни тут в моей сумке.
Он ставит чайник на плиту в своем холостяцком доме.
На стене гитара, репродукции Поленова, Левитана.
– А если дорога загнется? Поезд перестанет ходить, – пытаю его я. – Как тогдато жить?
– Но ведь пока-то ходят, – взглянул он на меня хитро. – Вот когда заглохнет все, тогда чего-нибудь и придумаем. Сейчас-то чего голову забивать? А народ у нас башковитый. Вот, бывает, человек месяцами напролет пьет, а когда наступает время работы – вкалывает до помутнения в глазах.
Михалыч, футбол и недоеная коза
Таков в Санкине Василий Михайлович Зверев.
«Михалыч – трех медведей убил», – рассказывают о нем на станции. А он вечно уточняет: «Одного – кулаком». Но, говорят, врет. Охотником Михалыч слывет все больше по зайцам. Увидев заячий след, он почище донцовыхмарининых может выдать тебе такой детектив. С невероятными скидками, погоней, кровью. Голова кругом пойдет, дух захватит.
В избе его просторно. Старое трюмо, диван. По стенам в самодельных рамках фотокарточки. Фонарь «летучая мышь». Оленьи рога. А в печке гудит, шумит огонь, булькает варево. Возле шестка с чугунами возится жена Татьяна.
Вообще-то Михалыч – мужик искренний, кряжистый. Чем-то напоминает советский трактор «Беларусь». Все в его руках горит, спорится. Если уж, говорят, возьмется стога метать, то без удержу. Словно кого-то обогнать хочет, соревнуется. Зачем? Не знает. Такой характер. Если уж возьмется пить, то пьет напропалую неделями. Становится черным, как грек. А спроси его: «Чего случилось-то?» скажет: «Ничего вроде. А че должно случиться?»
Жену свою Михалыч зовет нежно – «радость» и « сладость». А в пьяном угаре рвет на себе рубаху, как гармонь, орет, что она ему всю жизнь загубила, и вонзает в дубовую дверь с размаху кинжал. Такой характер.
– Насчет дороги я так думаю, – сказал он, когда мы вышли на воздух покурить. – Газеты вон пишут, что в Москве места мало становится для бизнеса. Многие предприятия щас в деревня переносить будут. Может, когда и до нас очередь дойдет. Потерпеть маленько надо. Поди, какой-нибудь лесоперерабатывающий завод построят. Глядишь, под это и рельсы новые проложат. А? Так что ты передай там, в правительстве: мы тут блохам не поддаемся. Чешемся.
Татьяна собрала стол. Бутылка запотевшего самогона, огурцы, соленья, сало. Жареная в печке прямо целиком картошка.
– Со свиданьицем.
Чокнулись – выпили. И еще раз. В дверь постучали.
– А у нас все дома, – крикнул уже раскрасневшийся Михалыч.
На пороге стоял мужик. Как потом выяснилось, Николай – сват Михалыча.
– А я смотрю, у вас свет в избе, дай, думаю, зайду. Метелища-то какая. Я там, у околицы, застрял, елкипалки. Думал, сам справлюсь. Но – хрен.
– Ты выпей, – крикнул Михалыч и налил стакан.
– Не, не. Даже и не уговаривай. Надо еще курам дать, свиней накормить.
– Че ты, как красна девка. Щас и «козла» твоего вытолкаем, и свиней накормим.
Николай, щуплый, но жилистый мужик, взял стакан, быстро опрокинул его в рот, нюхнул кусочек сала и положил обратно.
Мы оделись и вышли в дождь. Дорогой Михалыч со смехом рассказывал, кто я и зачем приехал. Сват глянул на меня, как на блаженного, но ничего не сказал. Его «беду» вытолкали быстро.
Он загнал ее в гараж возле добротного пятистенного дома. Ежась и потирая ладони, шмыгнул в погреб. Достал огурцов, копченого сала.
У Николая дома – никого. Жена ушла к соседке. И мы уселись. Чокнулись – выпили. Речь, естественно, зашла о Государственной думе. Затем Николай нехорошо отозвался о Киркорове и загоревал о футболе.
– Да ну их, – сказал Николай. – Тоже мне, игроки. Я думаю так: не приучен русский человек к деньгам. Немцы приучены, англичане приучены. А наши – нет. Это такой психический фактор.
– Психологический, – уточнил я.
– Я и говорю. Психический. В советское время все были равны. Зарплата – тоже. У спортсменов, так вообще, гроши были. Теперь, вишь, они миллионеры. В чемпионате России пешком ходят, а деньги гребут лопатой. Они считают, ну зачем упираться, когда все и так есть. Они теперь топ… эти… как их?
– Модели, – уточнил Михалыч.
– А им нужна белка и свисток.
– Тогда уж кнут и пряник, – говорю.
– И я об этом. А когда этого нет – мы загибаемся. Я думаю, раз нет сборной – так и нечего пальцы гнуть. Вот сборная Зимбабве не играет же в хоккей, и нам нечего. А ты говоришь: деревня, деревня.
– Да ладно, Кольк, че ты завелся-то? Че у те так козато орет, а? – интересуется Михалыч.
– Да ее доить надо, а Вальки все нет! Где, мать ее, шляется!
– Ну так иди и подои.
– Да ты че! Мне больше делать, штоль, нечего! Вон у нас журналист больно умный. Три «ЗИЛа», небось, с прицепом книжек прочитал.. Поди, и козу подоишь? – обратился он ко мне издевательски. – Хоть знаешь, откуда в магазинах молокото берется? –У мужиков загорелись глаза. Звякнуло ведро в сенях. Суета какаято возникла.
– Идем, – махнули они головами.
Вошли в сарай. Щелкнул выключатель. И я увидел козу. Она надменно чего-то жевала и вовсе не глядела в мою сторону. Николай протянул мне маленькую скамейку.
–Только она лягачая. Прошлой осенью оставили ее на ночь на приколе. Волк приходил, она его так саданула, он и околел, – подбодрил меня Николай.
Коза все так же жует и косится. Я с испугу надаиваю чуть ли не полведра.
За калиткой меня встречают совсем не как героя. Мужики говорят, что это, мол, вообще-то бабье дело. У меня же ощущение, будто прыгнул с парашютом.
Из Санкина я уезжал через день. Рюкзак мой заметно потяжелел. Банка маринованных грибов, козье молоко в бутылке – «сам надоил, сам и пей», шмат сала. Люди искренне обижались, когда я от угощений этих отказывался.
Отпустить гостя просто так они не могут.
Возвращался в Алапаевск я тем же поездом. И провожали его так же празднично, как и три дня назад встречали. Мужики стояли за окном и друг над другом подтрунивали, толкались.
Как дети. Я открыл окно.
– Приезжай еще! – орали они. – На медведя сходим.
– Я трех штук убил, – силясь перекричать тепловозный гудок, смеялся Михалыч. И уточнил: – Одного – кулаком.
Мужики смеялись тоже: – Все врет!
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
- там в конце есть вот такая подпись:
Если автор Владимир ЛИПИЛИН действительно ездил по маршруту УЖД Алапаевск-Санкино, почему бы не сделать собственные фото?!
